Дело о пеликанах - Страница 41

К оглавлению

— Да. Дело о пеликанах, как мы его называем.

— А кто это мы?

Верхик присел на табуретку около туалетного столика. Это не был обычный звонок:

— Почему ты звонишь, Дарби?

— Мне нужны ответы на некоторые вопросы, мистер Верхик. Я до смерти испугана.

— Зови меня Гэвин, о’кей?

— Гэвин. Где сейчас находится дело?

— И здесь, и там. А почему интересуешься?

— Через минуту скажу. Ответь только, что ты сделал с этим делом?

— Ну, я прочитал его, затем послал в другой отдел, его посмотрели несколько человек из Бюро, затем его показали директору Войлсу, которому оно вроде бы понравилось.

— Видел ли его кто-нибудь вне ФБР?

— Я не могу на это ответить, Дарби.

— Тогда я не скажу тебе, что случилось с Томасом.

Верхик некоторое время раздумывал. Она терпеливо ждала.

— О’кей, — наконец произнес Верхик. — Да, оно было отослано за пределы ФБР. Но кому и сколько экземпляров, я не знаю.

— Он мертв, Гэвин. Он был убит около десяти часов прошлым вечером. Кто-то установил для нас в автомашине бомбу. Мне повезло, но они за мной гонятся.

Верхик навис над телефоном, быстро записывая услышанное:

— Ты ранена?

— Физически со мной все в порядке.

— Где ты находишься?

— Новый Орлеан.

— Ты уверена, Дарби? То есть, я хочу сказать, я знаю, что ты уверена, но, черт возьми, кому было нужно его убить?

— Я уже встречалась кое с кем из них.

— Как, ты?!

— Это длинная история. Кто видел дело, Гэвин? Томас дал его тебе вечером в понедельник. Оно разошлось, и сорок восемь часов спустя он был убит. Меня предполагалось убить вместе с ним. Оно попало не тому, кому следует. Что ты на это скажешь?

— Ты в безопасности?

— Кто это может знать, черт возьми?

— Где ты остановилась? Какой у тебя номер телефона?

— Не так быстро, Гэвин. Будем продвигаться потихоньку. Я в телефоне-автомате, так что не умничай.

— Брось, Дарби! С меня довольно! Томас Каллахан был моим лучшим другом. Ты должна понять.

— И что это может означать?

— Послушай, Дарби, дай мне пятнадцать минут, и у нас будет дюжина агентов, которые заберут тебя. Я сяду на самолет и буду у тебя до полудня. Ты не можешь оставаться на улице.

— Почему, Гэвин? Кто за мной гонится? Скажи мне, Гэвин.

— Я скажу тебе, когда приеду.

— Не знаю. Томас мертв, потому что поговорил с тобой. Мне не очень-то хочется встречаться с тобой прямо сейчас.

— Дарби, послушай, я не знаю, кто или почему это сделал, но уверяю тебя, ты в очень большой опасности. Мы можем тебя защитить.

— Может быть, позже.

Он глубоко вздохнул и сел на край кровати:

— Ты можешь доверять мне, Дарби.

— О’кей, я доверяю тебе. А как насчет остальных? Это очень тяжелая ситуация, Гэвин. Мое маленькое дело кого-то очень сильно задело. Как ты считаешь?

— Он мучился?

Она заколебалась:

— Я не думаю, — ее голос дрожал.

— Можешь позвонить мне через два часа? В офис. Я дам тебе внутренний телефон.

— Дай мне номер, и я это обдумаю.

— Пожалуйста, Дарби. Я пойду прямо к директору, как только туда приеду. Позвони мне в восемь, это время будет специально для тебя.

— Дай номер.

Бомба взорвалась слишком поздно, чтобы попасть в утренний выпуск «Таймс-Пикант» в четверг. Дарби быстро пролистала его в комнате отеля. Ничего. Она посмотрела телевизор, и там это появилось. Прямая трансляция сгоревшего «порше», все еще стоящего посреди обломков на паркинге, тщательно отделенного от всего остального желтой лентой. Полиция считала, что это убийство. Подозреваемых нет. Комментариев нет. Затем имя Томаса Каллахана, возраст сорок пять лет, выдающийся профессор права в Тьюлане. Печальный декан с микрофоном у лица говорил о Томасе Каллахане и шоке, связанном со всем этим.

Шок, связанный со всем этим, ее усталость, страх, боль. Дарби уткнулась лицом в подушку. Она ненавидела плакать, и пока это все. Траурная церемония ее бы доконала.

Глава 16

Это был знаменательный кризис. Его шансы повышались после того, как Розенберг скончался. Его собственный образ сиял в лучах славы, и Америка чувствовала себя прекрасно, потому что он был в команде, и демократы шли к перевыборам следующего года с победой в кармане. И тем не менее его уже мутило от всего этого и от этих бесконечных митингов до рассвета. Его тошнило от Дентона Войлса, его самодовольности, ограниченности и чопорности, от его приземистой маленькой фигуры, сидящей за другим концом его письменного стола в свободном плаще с поясом, поглядывающей в окно до время разговора с Президентом Соединенных Штатов. Он придет сюда через минуту еще на одну встречу перед завтраком, еще на одну жесткую стычку, на которой он скажет только часть того, что знает.

Ему уже опротивело блуждать в потемках, пользоваться крохами, которые Войлс бросал ему. Гмински тоже подбросит ему кое-какие крупицы. Считалось, что среди всего этого мусора он сможет выудить достаточно информации и этим удовлетворится. Он не знал, с чем их можно сравнить. По крайней мере, у него есть Коул, который пропахивал их бумаги, вызубривал их к заставлял их быть честными.

От Коула его тоже тошнило. Тошнило от его безупречности и способности практически не спать. Тошнило от его ума. Тошнило от его склонности начинать каждый день тогда, когда солнце находилось где-то над Атлантикой, и планировать каждую чертову минуту каждого чертова часа до тех пор, пока оно не будет над Тихим океаном. Затем он, Коул, набьет ящик хламом, накопившимся за день, заберет домой, расшифрует, разберет и через несколько часов педантично отметит каждую нудную мелочь, каждое несоответствие, которое он обнаружил. Когда Коул уставал, он спал ночью пять часов, но обычной нормой было три или четыре. Он покидал свой офис в Западном крыле каждый вечер в одиннадцать, читал документы на заднем сиденье своего лимузина по дороге домой, а затем, как раз к тому моменту, когда лимузин успевал остыть, Коул уже ждал его для обратной поездки в Белый дом. Прибыть к своему письменному столу позже пяти часов утра он считал для себя грехом. И если он мог работать по сто двадцать часов в неделю, то все вокруг должны были быть способны по крайней мере на восемьдесят. Он требовал восемьдесят. Спустя три года никто в его администрации не мог упомнить всех тех, кого Флетчер Коул выгнал за то, что они не работали по восемьдесят часов. Это случалось по крайней мере трижды в месяц.